Studia phraseologica et alia

Specimina Philologiae Slavicae ∙ Supplementband 31

(eBook - Digi20-Retro)

Verlag Otto Sagner München ∙ Berlin ∙ Washington D.C.

Digitalisiert im Rahmen der Kooperation mit dem DFG-Projekt „Digi20“

der Bayerischen Staatsbibliothek, München. OCR-Bearbeitung und Erstellung des eBooks durch den Verlag Otto Sagner:

http://verlag.kubon-sagner.de

Wolfgang Eismann,

Jürgen Petermann (Hrsg.)

Studia phraseologica et alia

00050952

SPECIM INA PHILO LO G IAE SLAVICAE Herausgegeben von

Olexa Horbatsch, Gerd Freidhof und Peter Kosta Supplementband 31

STUDIA

PHRASEOLOGICA ET ALIA

Festschrift fü r Josip Matesić zum 65. Geburtstag

Herausgegeben von Wolfgang Eismann

und

Jürgen Petermann

VERLAG OTTO SAGNER • MÜNCHEN 1992

00050952

Copyright by Verlag Otto Sagner, München 1992.

Abteilung der Firma Kubon und Sagner, München.

Druck: Görich & Weiershäuser, 3550 Marburg/L.

00050952

M a t e š i ć J o s i p

*. ■ Li•/

l ì

w \

ï * .

jH

иГ־і(

ЧГ.

וו

׳ י V i

Tl

*

№

‘4 t'

*5 1

*: л* ו

I I I

ו

,Jl

I I

*

י ЪІ *־

S , V

M

4 _>♦

״т V . •

•*ד •■/j ל£' «

f

* * r< t il

► rv:

Г - . Л״ r

Ш ■ ■

У י

־ י ו

-

* * ' י

< - ,

•X

1/ C’Tíí

IT 1י

1 י״

“

•

Л■

4 - £ ï \

Р

. t f -

•Ч

.ir4

' ד * *

,י•

i

־ -

״

Jfr i

и

•י

>

• ״i

00050952

ZUM GELEIT

M it dem vorliegenden Band möchten die Herausgeber und die Autoren der Beiträge — Freunde, Kollegen und M itarbeiter des Jubilars — dem Mannheimer Slavisten Josip Matešic zum 65. Geburts- tag gratulieren. Sie verbinden damit die besten Wünsche für Gesund- heit, persönliches Wohlergehen und eine hoffentlich noch lange Zeit der Schaffensfreude!

Josip Matešic wurde am 4. September 1927 als zweites Kind einer kroatischen Bauernfamilie in Kaptol bei Slavonska Požega geboren.

Seine Eltern ermöglichten ihm den Besuch des klassischen Gymnasiums in Zagreb. Im Anschluß daran studierte er Slavische Philologie an der Universität Zagreb u.a. bei den Professoren Barac, Badalic, Hamm, Hraste und Ivšič. 1953 legte er das Staatsexamen m it "ausgezeichnet"

ab. Seit 1954 war er m it Unterbrechungen durch Auslandsaufenthalte Assistent an der Universität Zagreb. 1957—1959 studierte er als Sti—

pendiat Slavistik, Osteuropäische Geschichte und Germanistik in Münster und Erlangen bei den Professoren Gerhardt, Lettenbauer, Burger, T rier und von Rimscha. 1958/59 w irkte er als Lehrbeauftragter für Südslavistik an der Universität Erlangen, wo er 1959 m it der Dis—

sertation Die Erlanger serbokroatische Liederhandschrift (München 1959) promovierte. Nach der Rückkehr nach Zagreb, wo er zunächst weiterhin als Assistent tä tig war, wurde er 1962 zum Dozenten ernannt.

1963—1967 arbeitete er als Lektor am Slavischen Seminar in Gießen und wechselte dann nach Fribourg in der Schweiz, wo er sich 1969 m it einer Monographie zur serbokroatischen Akzentologie (Der Wortakzent in der serbokroatischen Schriftsprache. Heidelberg 1970) habilitierte. Im Sommersemester 1969 hatte er bereits den Lehrstuhl für Slavistik in Göttingen vertreten und erhielt zum 17.12.1969 den Ruf auf den Lehr—

stuhl für Slavische Philologie an der Universität Mannheim, den er seitdem ununterbrochen innehat.

Josip Matešic kommt das Verdienst zu, das nach dem Weggang von Harald Jaksche immer noch im Aufbau befindliche Mannheimer Slavische Seminar im Laufe seiner über zwanzigjährigen Tätigkeit zu einem Fachbereich ausgebaut zu haben, der sich heute neben den "gro—

ßen" Neuphilologien in der Fakultät für Sprach— und Literaturwissen—

schaft behauptet hat und für eine stetig wachsende Zahl von Studieren—

den a ttra k tiv ist — und dies bei immer unzulänglicher personeller und finanzieller Ausstattung und trotz der zeitweise akuten Existenzbedro—

hung des Seminars durch Schließungspläne des Stuttgarter K ultusm ini—

steriums. Das gelang durch unermüdlichen persönlichen Einsatz für das Seminar und seine M itarbeiter sowie auch durch die Bereitschaft, neue

00050952

Studienprofile zu realisieren. Nach dem Rückgang der Bedeutung des Lehramtsstudiengangs Russisch, der m it der Verlagerung des Interesses auf die Magisterstudiengänge verbunden war, setzte sich Josip Matešic nachdrücklich für die Einrichtung und den Ausbau des Fachs "Südslavi- stik" als zweiten Schwerpunkt neben der Russistik ein, der heute in Mannheim fest etabliert ist und in dem neben Kroatisch/Serbisch auch Slovenisch und Makedonisch angeboten werden. Bereitschaft zur Inno—

vation zeigte auch die Beteiligung an der Erarbeitung neuer fächerüber- greifender Studienkonzeptionen in den letzten Jahren, was sich in den berufsorientierten Studiengängen "Kulturwissenschaft Russisch für B e- triebsw irte" und "Diplomphilologie Slavistik" niederschlug, die in d ie - ser Form in der Bundesrepublik Deutschland einmalig sind. Zu dem Ansehen, das die Slavistik innerhalb der Universität Mannheim heute genießt, trug auch die langjährige aktive M itarbeit des Jubilars in zahlreichen Fakultäts— und Universitätsgremien bei. Vor allem hat er sich um die Anbahnung und die Pflege intensiver Kontakte zu U n ive r- sitäten, Institutionen und Wissenschaftlern in Ost— und Südosteuropa verdient gemacht. A uf seine In itia tive hin wurde 1973 die Zweigstelle Mannheim—Heidelberg der Südosteuropa—Gesellschaft gegründet, deren langjähriger Vorsitzender er wurde, ebenso war er auch maßgeblich an der Aufnahme und Pflege der Partnerschaft zur Universität Sarajevo beteiligt — um nur zwei der zahlreichen ständigen A ktivitäten des Jubilars zu nennen, denen die Universität Mannheim fruchtbare Kon—

takte zum ost— und südosteuropäischen Ausland zu verdanken hat. Von seinen Mitgliedschaften in wichtigen ausländischen Institutionen seien hier besonders die in der Jugoslavi sehen (heute: Kroatischen) Akademie der Wissenschaften und Künste in Zagreb sowie in der Königlichen Gesellschaft für Wissenschaft und Kunst in Göteborg hervorgehoben.

Das wissenschaftliche Hauptinteresse Josip Matešičs liegt neben der Südslavistik, hier besonders der Sprache, Literatur und K u ltu r seiner kroatischen Heimat, vor allem im Bereich der Lexikographie und der Phraseologie. Bereits 1965 bis 1967 erschien in 4 Lieferungen sein umfangreiches Rückläufiges Wörterbuch des Serbokroatischen (Wies—

baden). In den siebziger Jahren rückte die Phraseologie in den M itte l—

punkt seiner wissenschaftlichen Tätigkeit, eine Disziplin, die damals sowohl in der Bundesrepublik und der westlichen Slavistik als auch in Jugoslawien kaum beachtet wurde und im Bereich des Kroatischen und Serbischen über rudimentäre Anfänge noch nicht hinausgekommen war.

Hier mußte zunächst Grundlagenarbeit geleistet werden, nicht nur in theoretischen Fragen, wo es galt, die bereits bestehende reiche sowje—

tische Literatur auszuwerten und weiterzuentwickeln, sondern auch bei der Materialsammlung zur kroatischen und serbischen Phraseologie.

00050952

Josip Matešic gelang es zusammen m it seinen M itarbeitern, in Mann—

heim ein phraseologisches und phraseographisches Zentrum aufzubauen, das bald international angesehen und als "Mannheimer Schule" bekannt war. Seit 1979 ist er Vorsitzender der "Kommission für Fragen der slavischen Phraseologie beim Internationalen Slavistenkomitee . 1981 veranstaltete er in Mannheim das 1. Internationale Symposium zur slavischen Phraseologie m it namhaften Teilnehmern aus allen osteuro—

päischen Staaten (die Beiträge sind gesammelt in: Phraseologie und ihre Aufgaben. Heidelberg 1983). Unter seiner Leitung erarbeitete die Mannheimer Phraseologie—Forschungsgruppe drei umfangreiche W ör—

terbücher. Die beiden kroatischen (Frazeološki rječnik hrvatskoga ili srpskog jezika. Zagreb: Školska knjiga 1982; Hrvatsko—njemački fra—

zeološki rječnik. Zagreb: Nakiadni zavod Matice Hrvatske 1988) zählen heute zu den Standardwerken der kroatischen Lexikographie und erhiel- ten ausgezeichnete Rezensionen. Ein drittes Projekt, das Russisch—

deutsche phraseologische Wörterbuch m it über 20.000 Einheiten, wird momentan im Moskauer Verlag "Russkij jazyk" zum Druck vorberei—

tet. Auch nach dem erfolgreichen Abschluß dieser phraseographischen Großprojekte ist die Energie des Jubilars auf dem Felde der Lexiko—

graphie noch ungebrochen: gegenwärtig erarbeitet er m it seinem M it—

arbeiterteam ein allgemeines deutsch—kroatisches Groß Wörterbuch, das auf über 100.000 Einheiten veranlagt ist.

Den wissenschaftlichen Interessengebieten Josip Matešičs trägt auch der vorliegende Sammelband m it seiner Zusammenstellung Rech—

nung: etwa ein V iertel der Beiträge ist der Phraseologie der verschie—

denen slavischen Sprachen gewidmet. Daneben finden sich besonders Arbeiten zum südslavischen Bereich. Die weiteren Beiträge zu ost— und westslavischen Themen runden den Band ab und deuten die Spannweite slavistischer Betätigungsfelder an. Die Herausgeber sind daher den einzelnen Autoren zu großem Dank für das Zustandekommen dieser Festschrift verpflichtet.

Das reproreife Typoskript erstellte Jürgen Petermann, die Endkor—

rekturen wurden jeweils von den Autoren selbst vorgenommen (m it Ausnahme der A rtike l von Živančevič, Zukovic und Leonidova, die von Frau Hansen—Kokoruš bzw. Herrn Bierich korrekturgelesen wurden).

Die Herausgeber danken besonders Herrn Professor Freidhof und dem Verlag O tto Sagner für die Aufnahme des Bandes in die Reihe "Speci—

mina Philologiae Slavicae" sowie der Alexander von Humboldt—

Stiftung für die Gewährung eines Druckkostenzuschusses.

Im A p ril 1992

Jürgen Petermann Wolfgang Eismann

00050952

I N H A L T

A. C. Аксамитов, Минск

Фольклорные формулы и фразеологизмы в языке белорусского народного творчества

Mieczysław В as aj, Warszawa

Zainteresowania Karola Czapka frazeologią Alexander Bierích, Mannheim

Метонимия относительных прилагательных в современном русском языке

Harald Burger, Zürich

Phraseologie im Wörterbuch B ranim ir Donat, Zagreb

Je li hrvatska književnost uvijek prihvacala izazove politiķe?

Andrew Donskov, Ottawa

A Note on Tolstoj, Sarah Bernhardt and The Death o f Ivan IVič

V

Peter Durčo, Bratislava

Gebrauchsdynamik des Phraseologismus und interlingualer Vergleich

J. W. Dyck, W aterloo/O ntario

Dostoevsky and the Dichotomy between Idea and Action in The Id io t

Rainer Eckert, Berlin

Phraseologie und Mythologie Wolfgang Eismann, Graz

Phraseologismen in M .A. Reljkovics "S atir"

R olfFieguth, Freiburg/Schweiz

"Delo" als Schlüsselwort in A. Suchovo—Kobylins Drama Delo (1856-1869)

Božidar Finka, Zagreb

Naglasne osobine govora mjesta Sukošana kod Zadra

00050952

Gerd Freidbof, Frankfurt am Main B ibelzitat, russisches Sprichwort und

thematische Paare 153

K u rt Gabka, Greifswald

Zu einigen Konstruktionen m it der Konjunktion чтобы

im Russischen 167

Gerhard Giesemann, Gießen

Dostoevskij im Umfeld des slowenischen

Expressionismus 177

Peter Grzybek, Bochum

Ein Baustein zur Geschichte serbokroatischer

Rätselsammlungen 187

László Hadrovics, Budapest

Sprache und S til in den Dramen von

Tituš Brezovački 203

Renate Hansen—Kokoruš, Mannheim

Der Rhythmus in der Prosa Bulat Okudžavas 219 Herbert Je litte , Gießen

Der altrussische Wortschatz im russischen Schrifttum

des 18. Jahrhunderts 233

A lojz Jembrih, Ljubljana

Mekiniceve pjesmarice iz 1609. i 1611. 255

R o lf-D ie te r Kluge, Tübingen

Parallelen zu Aleksandr Bloks K u ltu rk ritik in Miroslav Krležas

Essay "Hrvatska književna laž" 269

M. M. Копыленко, Алма-Ата

Древнеславянское "не въведи Ndc’b вт> ы гтасть" 279 Annelies Làgreid, Mannheim

Die Sprachreform des Vuk Karadźić zwischen Tradition

und Revolution 283

Reinhard Lauer, Göttingen

... der Funke des Feuers irgendwo in der Ferne ...

(Josip Kosor und Jurgis Baltrušaitis) 299

Мария Леонидова, София

Религиозные праздники в зеркале фразеологии

M ijo Loncaiić, Zagreb

Prilog razvoju kajkavskoga vokalizma Lothar M aier, Münster

Der Franziskanerstreit in Bosnien und die polnische E xilp o litik

Л. A. Малаш, Минск

Белорусская свадьба на общеславянском фоне Antica. Мел ас, Zagreb

Lingvistički aspekt prevodenja Jozef Mlacek, Bratislava

К m otivácii srbochorvátskych a slovenskÿch frazém

M ilan Moguš, Zagreb

Uskočka epopeja и poeziji S.S. Kranjčeviča В. М. Мокиенко, Ст.—Петербург

Где стреляли из пушек по воробьям?

(Из истории русской идиоматики) Asim Peco, Beograd

Višeznačnost izvedenica sufiksom — uša и srpskohrvatskom jeziku

Jürgen Petermann, Mannheim Kroatische und/oder serbische Phraseologieforschung

Jože Pogačnik, Osijek

Pojam kulturę и djelu Vuka S. Karadžiča I. van Schyndel/R. Eckert, Berlin

Bibliographie zur slawischen Phraseologie 1981-1990

Josip Silić, Zagreb

О intonaciji složenoga iskaza Antun Sojat, Zagreb

О leksiku "Danice ilirske" 1836.

A. E. Супрун, Минск

Из древне—полабской фразеологии

00050952

497

511

531 543 553

489

Stjepan Težak, Zagreb

Kajkavski ko lorit seljačkih razgovora и romānu Ante Kovačiča

Peter Tbiergen, Bamberg

Zum Eingangskapitel von M. Selimovičs Derviš i sm rt

Klaus Trost, Regensburg

Die agentivitätsstrukturelle K lassifikation der Verben und der Substantive im Polnischen

Franc Zadravec, Ljubljana

Slowenische, kroatische und deutsche expressionistische D ram atik

M ilorad Zivančevic, Frankfurt am Main Goethes Rezeption im Illyrism us

Ljubom ir Zukovic, Sarajevo Die unverstandene Hasanaginica

00050952

ФОЛЬКЛОРНЫЕ ФОРМУЛЫ И ФРА- ЗЕОЛОГИЗМЫ В ЯЗЫКЕ БЕЛОРУССКОГО

НАРОДНОГО ТВОРЧЕСТВА

А . С. Аксамитов Минск

Особенности фразеологического состава любого языка опреде- ленного исторического периода обусловлены как правило сложныѵ процессом стабилизации его единиц в ходе перехода от явлений не- фразеологического плана к явлениям плана собственно фразеологи- ческого, разграничением условий их образования и первоначалъногс употребления, а также характером их функционирования в различ- ных языковых сферах. Это следует иметь в виду при определена источников обогащения национальной фразеологии, из типологиче- ского множества которых выделяются два главных: народная разго- ворная речь и книжно—письменный язык. В первом образование фра- зеологизмов происходит на основе абстрагированного восприятиі свободных сочетаний слов и отдельных лексем, отражающих раз- личные стороны социальной жизни народа, его быта, обычаев, при- вычек и т.п. Вторым источником порождения фразеологических еди- ниц является механизм образного переосмысления текстов худо- жественных произведений, деловой документации, вырабатывающю такие устойчивые словесные комплексы, которые затем входят в об- щенациональный языковой оборот и воспроизводятся в нем. Т а км образом, с одной стороны, это нелитературные формы, сводящиеся 1

конечном счете к диалекту, с другой — литературный язык.

Однако в национальном языке имеется большое количество про- межуточного фразеологического материала, связанного с другим{

сферами его (национального языка) функционирования, что свиде- тельствует об условности такого рода деления (на диалектную ¹ литературную фразеологию) как с точки зрения образования, так и <

точки зрения ее функционирования.

Одной из распространенных сфер употребления белорусскоі фразеологии является язык белорусского народного творчества складывавшийся в X IV —X V I вв. и получивший широкое развитие 1

последующие периоды. Это был этап бурного развития белорусскогс

00050952

фольклора и формирования его устойчивых оборотов с осложнен—

ной семантикой, который совпадает с заключительным периодом существования старобелорусского языка, в недрах которого зарож—

дался новый белорусский литературный язык на народной основе.

Он характеризовался процессом качественной перестройки фразео—

логического состава белорусского языка, обогащавшегося новыми единицами, которые соответствовали более высокому интеллекту—

альному уровню развития общества и отражали различные изменения в его духовной и материальной жизни. Главное в этом процессе за—

ключалось в том, что фразеологический состав старобелорусского языка заключительного периода его развития (X V I—X V II вв.) прохо—

дил под знаком его обильного обогащения фразеологизмами диа—

лектного и простонародного характера, что ускоряло и без того быстрый рост его развития. Несмотря на упадок старобелорусской книжно—письменной культуры, что объясняется в значительной сте—

пени присоединением белорусских земель к Польше и полонизацией значительной части белорусского населения, этот период связан с усилением семантических процессов во фразеологической системе белорусского языка, оживлением метафорического мышления наро—

да, отразившегося в его поэтическом творчестве.

В образовании фольклорных фразеологизмов главную роль играла как сама образная основа белорусского фольклора, так и проникавшие в него трансформированные лучшие образцы народных фразеологизмов диалектной речи. В качестве ключевой тенденции фразообразования в языке фольклора от более ранних периодов со—

хранились антропоморфное (приравнивание предмета к человеческо—

му существу) и анимистическое (уподобление неодушевленного предмета одушевленному субъекту) восприятие окружающего мира.

Так, в белорусской устной народной поэзии встречаем фразеого—

гизмы: ясны месяц, шэры селезень, ясянёк маладзенькі, зялёны. ду—

бочак, стоі/б залати в значении ,жених’; белая бяроза, красная ма—

каука, яснае сонейка, ясная зоранька, чырвоная вішанька, чьірвоная каліна, шэрая вутачка ’невеста’; шэрая вутка, шэрая цяцера, яснае сонца, ясная зорка ’мать’; ясны месячык, бели лебедзь ’отец’ ; ясныл зоркі ’дети’ ; ясния сакальі ’род’; пчаліны рой ’участники свадьбы, гости’. Уровень знаков этого типа фразеологизмов биологически ре—

левантен и ’,свойственен не одному какому-либо времени, а людям всех времен, стоящим на известной степени развития мысли". (1) В данном случае речь идет о древних символах (дуб, клён, хмель, ясень — молодой человек; бяроза, вішанька, іва, каліна, тычина — девушка; вутка, цяцера — невеста, мать; селязень, лебедзь — отец, жених и т.п.), которые формировались в ранний период славянской

00050952

истории на основе антропоморфного восприятия окружающего мира и связаны с представлениями древнего человека о его родственной связи с предметами и явлениями окружающего мира и отражают определенный этап мировоззрения ("закон сопричастности", по Леви

—Брюлю). В этой связи обращает на себя внимание почти полное от—

сутствие в обрядовом фольклоре описания предметов и явлений природы безотносительно к происходящему в нем действию. Каж—

дый упоминаемый в нем предмет и явление несут определенную прагматическую функцию.

Один из богатых пластов фразеологического состава белорус—

ского фольклора составляют бинарные сочетания, объединяющиеся подчинительной (адъективно-номинативные устойчивые словесные комплексы типа: шчодры вечар ’давний обычай отмечать вечер нака—

нуне Нового года’ ; шчыры, бор ’несмешанный хвойный лес’) и сочини—

тельной связью (копулятивные слова типа: ацец—маці ’родители’;

горьі—даліначкі ’препятствия на пути к достижению цели’ ).

Сочетания слов с подчинительной связью (конструкции с эпите—

том—прилагательным) делятся на две группы. Первую составляют сочетания, где семантически ключевое слово, являясь также пре—

имущественно грамматически опорным, употребляется в основном в номинативном значении, а зависимое — в связанном (метафориче—

ском) значении. Так, в приведенном выше словосочетании шчыры бор ключевое слово бор употреблено в прямом значении, а шчиры. — в переносном ’светлый, чистый, приветливый’; бели свет ’мир’, где ключевое слово свет употреблено в своем номинативном значении, а слово бели — в связанном ’обширный, бескрайний’; біта сцежачка

’исхоженная тропа, проторенный путь’; чистае поле ’обширное про—

странство’ , в которых в роли ключевых слов в номинативном значе—

нии в первом случае выступает сцежачка, а во втором — поле, а прилагательные в связанном: біти — ’утоптанный, ухоженный’ , а

чисты — ’бескрайний’ .

Другой структурный тип устойчивых словесных комплексов языка белорусского фольклора составляют копулятивные слова (репрезентативные пары Í2)) конструкций "имя существительное + имя существительное", "имя прилагательное + имя прилагатель—

ное", "глагол + глагол" и др. Самый многочисленный класс состав—

ляют устойчивые словесные комплексы модели "имя существитель—

ное + имя существительное", представляющие сочетание абсолют—

ных (званы—калакалы, нядзеля—скрасенне, час—пара, руна—воуна) и идеографических (разнопредметных) синонимов (ацец—маці ’роди—

тели’, віно—мёд ’хмельный напиток’, жыта—пшаніца ’хлеб’, злата—

срэбра ’драгоценности’, доля—шчасце ’благополучие’, скрыпкі—

00050952

дудачкі ,музыкальные инструменты’). Идиоматичность последних увеличивается по мере расхождения значений их компонентов (напр.:

рута—мята ’зелень для украшения венка’), "когда в качестве сино- нимов выступают слова ..., которые в языке в целом не являются синонимами в буквальном смысле этого слова, но в определенных условиях выполняют эту роль, основой для чего является контекст, синтаксические и фразеологические связи". (3) Здесь оба компонен- та в равной степени участвуют в формировании значения копулятив- ной фразеологической единицы, состоящей иногда из антонимиче- ских пар, напр.: блізкія-далёкія ’все’ . Такого типа лексемосочета- ния отмечаются скрытой синонимией (4) их компонентов, характери—

зуются устойчивостью их структуры, целостным значением, не рав- ным сумме значений составляющих их лексем, фонетической инте—

гралъностью (5) (одного главного ударения, отсутствие паузы м еж - ду членами) и фразеологической воспроизводимостью, (б)

Также черты фразеологичности приобретают и конструкции со—

пряженных пар глаголов, наречий, прилагательных. С генетической точки зрения возникновение и функционирование этих единиц в язы—

ке фольклора объясняется одной из его специфических черт — тавтологией (7), связанной также с требованиями метрики и некото—

рыми другими свойствами внешнего языкового характера. (8) Источ- ником их происхождения в равной степени могла быть живая разго—

ворная речь, представляющая, как уже отмечено выше, одну из пита—

тельных сред в создании образных выражений — описаний различных обычаев и обрядов. Так, на основе белорусского свадебного обря—

да выкупа косы молодой образовалась устойчивая ассоциативная пара таргаваць—шмаргавацѣ в значении ’выкупать невесту’ . В давние времена этот обряд был связан с обрезанием косы молодой, заме—

ненный позднее ее символическим подергиванием ( ,пашморгванне, трапанне’ косы).

Рассмотренные типы фразеологических фолъклоризмов, пред—

ставленные рядом видов и разновидностей, наиболее распространен—

ные в белорусском устном народном творчестве, составляют ядро фразеологии его любого жанра. В функциональном плане они слу—

жат эффектным средством выражения признака, где тавтология фактически передает преимущественно усилие, интенсивность или продолжительность действия.

Третью группу фольклорных фразеологизмов составляют язы—

ковые единицы, восходящие к этнографическим источникам и обра—

зованные в результате процесса так называемого семантического стяжения повествования о конкретном обряде или обычае в тексте песни. Так, на основе обычая расплетать косу молодой во время

00050952

венчания образовался фольклорный фразеологизм расчасаць (рас—

плясці, распусціць) косу ( косаньку) в значении ,выдать замуж’, а на основе обычая одевать вывернутый кож ух при встрече зятя — фра—

зеологический фольклоризм вивернуць кажух ( аучину) ’пожелать зажиточной жизни молодым’, преграждение дороги свадебному поезду дали фразеологизмы ставіць тичкі, лавіць зайца ’требовать выкупа от молодых’, а даць гарбуза, причапіць дзяркач ’отказать жениху в сватовстве’ образовались от аналогичных действий.

Все рассмотренные здесь стандартизованные и повторяющиеся в фольклорных текстах единицы, сложившиеся в результате много—

векового стихийного отбора, типичны в подавляющем большинстве языку произведений песенных жанров белорусского фольклора.

Менее нормирован фразеологический корпус фолькорной прозы, которая в отличие от стихотворных жанров не блокирует проникно—

вение в ее язык фразеологизмов других языковых пластов — разго—

ворной, а в некоторых случаях и литературной фразеологии. Такое явление в значительной степени объясняется близостью языка фольклорной прозы к разговорной, а часто и к простонародной речи.

Из числа стандартизованных типичных для фольклорных фра—

зеологизмов белорусской народной прозы одно из центральных мест занимают как традиционные, так и модифицированные субстантивные устойчивые словесные комплексы с эпитетом-определением, обра—

зованные сказителями по традиционным моделям. Сравните, напр.:

буйная галава и буйния слези. В качестве фразеологических фоль—

клоризмов народной прозы следует также отметить накопление не—

скольких постоянных эпитетов при одном существительном, напр.:

буйная чистая вада, а также стилистическую фолъкоризацию обще—

народных именных фразеологизмов в глагольные сказочные фразео—

логизмы. Сравн. напр.: бели свет и пайсці ÿ бели свет, цёмная ноч и обнімае яго цёмная ноч и др. (9)

В сказках часто употребляются устойчивые с повторяющимися компонентами фразы, стабильные в отношении их лексического на—

полнения и синтаксической структуры, семантически связанные с окружающим контекстом. Как правило, одни представляют собой знаки отношений между вещами (т.е. знаки ситуаций) и выступают в виде отдельных предложений или их цепочек разной длины и слож—

ности, другие — знаки отдельных вещей и понятий и выступают в качестве элементов предложения. Одни исследователи называют их клише (10), другие — формулами (11), относя их к одной из типо—

логических универсалий фольклора в целом. Формулы, или клише, ритмически организованы внешней или внутренней рифмой и лекси—

ческими повторами. Так, в сказке "Каза лупленая", где в качестве

00050952

ключевой темы выступает тавтологическое выражение “пад’ е т і н а п іл іся “ в значении ,насытились’, используются следующие ф ор- мулы—клише: — Козы, мае, козачкі, ці nad’ ejii вы, ці напіліся? — Д зякуй табе, пад'елл і напіліся уволю; или: — Козы мае мілыя. Щ піл і вы, ці елі? — Я напілася, наелася, я натлася, наелася ...

отвечала каждая из них. Или: — Не напілася я, не наелася: бегла цераз калінавы масток, ухващла асінавы (или арэхавы) лісток, ля згароды жменечку травы з’ ела ды лыжачку вады (или вадзіцы.) выпі—

ла. Аб тым я шла і ела. Эти клише употребляются в сказке неодно—

кратно в различных описываемых здесь ситуациях с незначительными лексическими вариантами, определяемыми экстралингвистическими факторами, интонацией говорящего, а его грамматическая форма диктуется внутренним контекстом и закреплена языковой традицией.

Важнейшим постоянным элементом формулы является стабильность ее структуры, которая отличается от структуры обычного предложе—

ния. Семантическую замкнутость формул поддерживают различные факторы. Среди них: 1) эвфоническая спайка лексических компо—

нентов, напр.: “Дзень добры таму, хто у гэтым даму“, “Дай, Божа, каб ворагі ма$чалі, a ліхія суседзі не зналі “, “Ласкава просім капе- ек на восем “, “Наш Васіль на работу не сіл, а на клёцкі ÿ малацэ - за чацвярых валачэ “, “Я ніколі нікому нічога ніякага, a калі што якое, дык што ж там якое?“ 2) экспрессивное стирание предметных значений, отрыв слов от их первоначальных значений в эмоцио—

налъно-междометных и эллептических стационарных фразах диало—

гической речи, напр.: “А кадук яго ведае “, “ — Адкуль, дзеука? — 3—пад Налож. — Замуж хочаш? — А ня$жо ж. “

В междометно—модальных клише наблюдается смысловая трансформация, в которой огромная роль принадлежит интонации, эмоционально окрашивающей эти устойчивые фразы различными от—

тенками экспрессивных значений и превращающей этот тип устойчи—

вых фраз в восклицания междометного характера. Напр.: “А татачка мой родненькі“, “Бацюхны мае!“, “Божа ÿnaci!“. Семантическую замкнутость клише в фольклорных произведениях создают синтак—

сические факторы, среди которых — законченная интонация сообще—

ния, формы, времени, лица, которые соотносят значение этой едини—

цы с действительностью. Выступающие в роли клише пословицы приобретают единство значения целого, обобщенного личной фор—

мой сказуемого. Напр.: “На чыім возе еду, таму і песенькі спяваю“,

“Я к не даглядзіш вачьіма, то заплаціш грашыма “, “Куранят рвосень лічаць

Анализируя их с различных точек зрения (лингвистической, ло—

гической, эстетической и др.), исследователи приходили нередко к

00050952

различным выводам. Формулу как универсальную закономерность народного творчества начали рассматривать еще в античности (Про—

тагор, "Риторика" Аристотеля, "Топика" Цицерона, теория Гермогена о словесных формулах—архетипах), продолжали в Средние века, когда в основе формулы лежала каноническая художественная система (loci communes, шаблоны, клише, стереотипы и другие стан—

дарты). Многочисленные работы о формулах современных ученых в свете известной формульной теории Пэрри—Лорда, число которых по подсчетам Э. Хаймса (12) в 1973 году насчитывалось свыше 500, являются, по мнению составителя этой библиографии, "топтанием на месте", а сама теория, как отмечает один из ее создателей А. Б.

Лорд, зашла в некотором смысле в исследовательский тупик. (13) Тупиковая ситуация в решении поставленной проблемы скорее всего объясняется тем, что во главу угла ставится рассмотрение не языкового аспекта явления, а чисто технических приемов воспроиз—

ведения фольклорных текстов. Ее сторонники считают, что фикса—

ция отрезков произведения и связь между ними крепится на форму—

лах, прочно осевших в памяти их исполнителей, а варьирование текста во время его наполнения регулируется в строгих рамках формул. Именно "механический" аспект находится в центре внима—

ния многих исследователей формул устной поэзии при полном или частичном игнорировании его языкового (семантико-фразеологиче—

ского) аспекта. Не оспаривая функциональной роли формулы, еле—

дует в первую очередь обратить внимание на ее структурно-семан—

тические особенности, которые в концентрированной метафориче—

ской форме передают смысл предшествующего или последующего за/перед ней текста. "Фактор памяти, — как отмечает исследова—

тель формульной теории Г. И. Мальцев, — должен, разумеется, учитываться, но не должен преувеличиваться и тем более абсолю—

тизироваться." (14) Формулы — это элемент фольклорного текста, своеобразное фигурное целое, концентрированно передающая опре—

деленное действие и выступающая как воспроизводимая общеизвест—

ная фольклорная единица, доминирущая на всех ступенях организа—

ции фольклора. В ней отражаются часто повторяющиеся события, которые, отождествляясь, превращаются, по А. Н. Веселовскому, в

"рамки—кадры, получают ценностную стоимость и непреходящий характер". Переживание жизни в обрядах и ритуалах, по мысли уче—

ного, — это не просто повторение пройденного, но постоянное воз—

вращение к "изначальным образцам", наполненным глубоким жиз—

ненно важным традиционным содержанием. Идея "вечного возвраще—

ния" находит себя в этих формульных стереотипах, храня и переда—

вая таким образом традицию. Обрядовый и необрядовый характер

00050952

жизни, сконцентрированный в "устном сознании", спецификой ко то - poro является стереотипно-формульное восприятие действителъ- ности (15), реглементация ее сфер, вплоть до самых интимных -

"формулы—быта", — показывает, что традиционное ("типическое") доминирует над единичным, никогда ранее не случавшимся. Это кас раз и допускает повторяемость различной структуры словесных сте- реотипов в качестве образности, хотя нельзя признать справедливым, что "сущность формулы в ее повторяемости" ("The essence of a fo r- mula is its repetition"), как утверждает Дж. Хайнсворт. (16) И в самом деле, повторяемость — это только следствие, результаг формульности как проявление традиционности. Близко к этому мнению и высказывание А. Даура, утверждающего, что "формула - это в сущности все, что в результате частой повторяемости концен- трирует в себе понятие типического для жанра". (17) Как раз обоб- щению и свойственен идиоэтнический характер, анализ которого вы- являет национальную специфику фольклора.

Понятие формулы-клише объединяет в одну группу такие язы- ковые образования, как пословицы, крылатые выражения, изречения, афоризмы, заклинания. Для идентификации их значения необходимо рассматривать их в определенном фразеологическом контексте, под которым A.B. Кунин понимает "актуализатор, вычленяемый на осно- ве сочетаемости, соотнесенности или присоединения в отношении семантически реализуемой в речи ФЕ". (18) В таком же соотношении с актуализатором находятся и фольклорные формулы со структу—

рой предложения, которые A.B. Кунин называет "устойчивыми пред- ложениями", "фразеологизмами—предложениями". Введя понятие

"фразеологическая конфигурация", под которой он понимает фра- зеологизм и его фразеологический контекст, исследователь уста- навливает, что фразеологизмы—предложения, которыми являются и многие формулы, сочетаются с контекстом с помощью соотнесен—

ности и присоединения, где первая характерна для междометных фразеологизмов, а вторая — фразеологизмов-предложений немеж- дометного характера. Не считая наличие или отсутствие функции номинации решающим фактором при отнесении того или иного обра- зования к фразеологическому составу, Кунин причисляет к фразео—

логическим единицам и фразеологизмы—предложения, какими явля—

ются и рассматриваемые фольклорные формулы—клише.

В белорусском устном народном творчестве наибольшим ко л и - чеством формул в своем составе характеризуется свадебная поэзия, самая богатая среди свадебной поэзии всех славянских народов. Как показывают исследования, язык свадьбы и календарно—обрядовой жизни белорусов сохранил в себе "большое количество архаических

00050952

представлений, сопоставляемых с наиболее древними сведениями об остатках язычества в самых старых памятниках других славянских традиций". (19) Так, фразеологизмы Кузьму гукаць ( пець), скаваць свадзебку в значении ’начать свадебное действие’ восходят к родо—

вой мифологии, в которой образы богов—предков Кузьмы, Су луки, Демьяна считались законодателями брачного союза, брачными бога—

ми белорусской мифологии. На их основе и созданы заклинателъные формулы, выполняющие роль своеобразных скрепов некоторых бе—

лорусских свадебных песен. Напр.:

А, святи Кузьма—Дзям’ян, Скуй нам свадзебку.

Салучи, Божа, гэтих дзетак:

Аднаго раджонага, Другога суджонага.

Иногда фольклорная формула, создававшаяся в период испол—

нения определенного обряда ("Composition in performance", по A.

Лорду), благодаря тесной связи с последним превращалась в устой—

чивый воспроизводимый стереотип, захватывающий и неформальную часть песни, а также клишируя ее. Напр.:

Tu, святи Кузьма—Дзям 1 ян,

Скуй нам свадзьбу, свадзьбу крэпкую, Крэпкую, даугавечную,

На три грані да на чатири:

Першая грань на любоі), на савет, Другая грань да й на doÿü век,

Трэцяя грань да й на хлеб, на соль, Чацвёртая — да й на дзетушак.

Или:

Ай, святи Кузьма—Дзям1 ян, Tu іскуй нам свадзебку Вечную-да$гавечную.

Ветранькі не раздуюць, Дожджикі не размочуць, Люданькі не размовяць.

Особенно много фольклорных формул употребляется в бело—

русских свадебных каравайных песнях. Здесь формулы часто высту—

пают в виде заклинаний, просьб, пожеланий и используются в пес—

нях, исполняемых на всех этапах приготовления свадебного хлеба и имеют чисто ритуальный характер. В каждой песне, сопровождающей определенный этап приготовления каравая, имеется традиционная формула—обращение к караваю как к живому существу, в котором люди видели материализованного бога-предка и просили “сийсці 3

00050952

неба “ и “пачаць вяселле “маладых злучыць “каравай учьініць “ и т.п. После внесения дежи в дом старшая каравайница обращается к родителям и соседям как представителям рода: “Ёсць тут Бог, баць- ка і матка радзоньія і суседзі блізкія і далёкія, мужы. статэчния, бабкі заплечния, дзеткі запечния? Благаславіце краснай панне каравай учиніць ( замясіць и т.д.). “ С помощью следующей форму—

лы обращаются к богу—предку и красному углу: “Напрод пана Бога, покуця святога, пане ойчэ, пані матка, панове прияцелі, панове суседзі, прашу гэтаму дзіцяці благаславіць каравай расчиніць. “ Это обращение произносится трижды и трижды на него все отвечают:

“Бог благаславіць. “ Такие формулы-обращения имеют ритуальную значимость, наделены определенными функциями в развитии описы—

ваемого в песне действия и входят в свадебный обряд в качестве его неотъемлемой части. Соответствующими формулами-благодарени—

ями, в которых говорится, что “дзела зрабілі, каравай у ч и н іл і“,

“замясілі “, “нарадзілі“, “падзялілі “ и т.п., заканчивается каждое из перечисленных действий.

Во время свадебного обряда застригания молодых, связанного с переходом молодой в положение замужней женщины, а молодого — женатого мужчины, в сопровождающих его песнях используются фольклорные формулы, в которых описываются часто в императив—

ной форме акт обрезания косы молодой и подпаливания волос молодого. Древность происхождения этих формул подтверждается описанием в них архаических действий. Напр.:

Беце, беце Бели камень, Агню даставайце,

Маладых застригайце.

Или:

Білі, білі Белы камень, Агню даставалі,

Маладую застрыгалі.

Магический характер имеет и песенная формула—пожелание за—

клинателъного характера, связанная с тем же действием — обрядом посвящения молодой во взрослую женщину:

Мы ж цябе, дзевачка, завіваем, Шчасцем-доляю надзяляем.

Ой, будзь багата, як зямля, Будзь здарова, як вада, Будзь пригожа, як ружа.

000Б0952

Стабильность такого рода текстовых блоков, которые в зависи—

мости от замысла исполнителя и направления развития сюжета сво—

бодно переставляются из одного произведения в другое и, создавая своеобразный стилистический и тематический ритм народной поэзии, блокируют проникновение в ее язык единиц других языковых сфер употребления.

Фольклорная формула составляет "краеугольный камень у с тн о - го стиля" (20) и по отношению к тексту является его концентриро—

ванным воплощением. Как правило, предшествующий (или последу—

ющий) формуле контекст является базой, на основе которой она формируется как отсев, отстой перебродившего повествования. Сва—

дебные песни, например, часто начинаются с просьбы, выраженной в формульной форме, благословить или разрешить начать (или завер—

шить) какое-либо действие, а заканчиваются формульным пожела—

нием благополучия, счастья новобрачным ( “Дай, Божа, маладым добрую долю“ или “шчасце абоім״). Многие колядные и волочебные песни часто начинаются с пожелания хозяевам счастья ( “Шчодрьі вечар, добры вечар добрым людзям “ или “Дай, Бог, вам жыць у рас—

кошы, мець торбу грошай, бяды не знаць ніколі і смеріп недаволі.

Каб багатыя былі і сто год жылі “ или “Г аспадар, ці сшш, щ ляжыш, гасподзь 3 табой, гавары са м ной“ или “Гаспадар, слауны панок, зялёны альвас, віншуем вас, ці сшш, ці ляжыш, віншуем вас ״) и за—

вершаются также пожеланием счастья и просьбой одарить волочеб—

ников или колядовщиков:

Зарадзі, Божа, жыта—пшаніцу, У сякую пашніцу,

А нам, дзядзенька, хоць паляніцу.

Или:

Табе, дзядзенька, шчадрэц, А мне падай блінец

I каубасы канец.

В народной прозе формулы как правило употребляются в зачи—

нах и концовках сказок. Так, рассмотренная нами сказка "Каза луп—

леная" начинается традиционным зачином “Жыу дзед 3 бабай“ и заканчивается концовкой ״Стала жыць да пажываць ды дабра нажы—

ваць “. В других сказках популарен зачин “Жылі—былі дзед да баба “ и концовка 'Т мы там былі, мёд—віно пілі, па барадзе цякло, a ÿ рот не папала

Устойчивость и воспроизводимость фольклорных формул, вы—

ступающих в виде повествовательных, побудительных и вопроси—

тельных предложений, делает их соотносительными с фразеологи—

ческими единицами коммуникативного характера. Высокая степень

00050952

обобщенности значения формулы и ее повторяемость в фольклор- ном тексте усиливает ритмико-мелодичную структуру устно- поэтического произведения. Формула вокативна не только благо- даря своей художественной выразительности, но и в силу заключен- ного в ней богатого векового духовного опыта народа. "Формула поэтически неисчерпаема и активна в том смысле, что она виртуаль- но удерживает, захватывает фрагменты культурного континуума, она останавливает многослойную текучесть смысла, фиксируя и сохра- няя их. Формула — это центр семантической гравитации, на которой оседают духовные ценности целых эпох." (21)

Таким образом, с лингвистической точки зрения фольклорная формула — это устойчивая фраза, составляющая небольшой худ о - жественный текст несвободно сочетающихся слов, но не его фраг- мент, не компонент лексико—фразеологической системы языка и п о - этому не фразеологизм, хотя и наделена рядом его признаков.

Примечания

(1) A .A . Потебня: Эстетика и поэтика. М., "И скусство " 1976, с. 433.

(2) А.Т. Хроленко: Поэтическая фразеология русской народной лири—

ческой песни. Воронеж, Изд—во Воронеж, у н - т а , 1981, с. 58—96.

(3) А.П. Евгеньева: Очерки по языку устной поэзии в записях X V II—X X вв. М.—Л., Изд—во АН С С С Р , 1963, с. 244.

(4) А.Т. Хроленко: Сеялки—веялки. — Р усская речь, 1972, N0 4, с. 34.

(5) J . Bartm iński: Swoiste formy orzeczeń w języku ustnym (orzeczenie ono—

matopeiczne, kompozycjonalne, zaimkowe, pod wojnę). — Studia nad składnią polszczyzny mówionej. W arszawa 1973, s. 163.

(6) Л.И. Ройзензон: Лекции по общей и русской фразеологии. С а м а р — канд 1973, с. 161.

(7) О.Б. Ткаченко: Сопоставительно—историческая фразеология славян—

ских и финно-угорских языков. Киев, "Н ауко ва д у м к а ", 1979, с. 42.

(8) J . Bartm iński: Struktura incipitu pieśni ludowej. — Sem iotyka i struk—

tura tekstu: Studia pośw. V II M K S . W arszawa—Kraków—Gdańsk, "Osso—

lineum ", 1973, 8. 81—101.

(9) Л.Г. Бараг: Беларуская казка. Мінск, "Вышэйшкя ш кола", 1969, с.

216.

(10) Г.Л. Пермяков: О т поговорки до сказки. М., "Н а у к а ", 1970, с. 75.

(11) A .B . Lord: The Singer of Tales. New York, "A theneum ", 1973; A.H.

Веселовский: Историческая поэтика М., "Вы сш ая ш кола", с. 285 и след.; Г.И. Мальцев: Традиционные формулы русской народной не—

обрядовой лирики. Л., "Н а у к а ", 1989, с. 4 и след.; R .M . Meyer: Die